Танцующая на лепестках лотоса - Страница 86

Неутоленное желание переполняло и захлестывало ее, она продолжала целовать его, крепко прижимаясь к нему. Застонав, она обхватила его ногами и еще сильнее прижалась к нему. Их движения становились все более неистовыми. Он покачнулся, но удержался на ногах и понес ее на берег, где попытался уложить. Но она стала на колени, не переставая целовать его. Он склонился над ней, и его губы двинулись сначала к ее шее, а затем к груди. Выгнувшись дугой, она, вцепившись в узел его волос, вскрикивала, когда он целовал и ласкал ее.

Они перекатились вправо, и она оказалась на нем. Руки его скользнули под ее юбку, сжав ее бедра у основания тугих ягодиц. Она застонала и поцеловала его сначала в губы, потом в шею. Рот ее приоткрылся, и она укусила его за плечо, словно хотела съесть его целиком. Сжимая ее все крепче, он шептал ей на ухо, как он хочет ее, как много дней и ночей мечтал о том, чтобы прикоснуться к ней.

Его слова понудили ее двигаться быстрее — мысли ее путались, но инстинкты требовали решительных действий. Они еще раз перевернулись, и теперь уже сверху оказался он. Разорвав шнурок, удерживавший ее юбку, он отбросил ее в сторону. Пальцы лихорадочно разбирались с собственной одеждой, и вскоре он тоже оказался голым.

Воисанна всегда считала, что перерождение придет к ней после смерти, но, сгорая в огне страсти, она чувствовала себя так, будто уже путешествует из одной жизни в другую.

* * *

К северу от них, но все еще на расстоянии дневного перехода от Бантей Срея, или Цитадели женщин, как это место называли в народе, Вибол, Прак, Сория и Боран сидели рядом и смотрели на останки лошади. Они поджидали кхмерских воинов, которые ушли вперед на разведку. Бедное животное, раненное двумя стрелами, похоже, было брошено всадником и само пришло сюда с далекого поля битвы, потому что никаких других следов сражения вокруг не было. Лошадь, лежавшая в густых зарослях папоротника, была то ли добита хищниками, то ли найдена ими уже мертвой, потому что на данный момент от нее мало что осталось. Стрелы были изгрызены и все в крови. Скелет уже был облеплен насекомыми, и очень скоро все это превратится лишь в груду разбросанных костей.

Пока мать прикладывала лечебную мазь к порезу на его предплечье, Вибол думал про эту лошадь, из-за которой всем им стало тягостно на душе. Казалось, что даже глубоко в джунглях и так далеко от чамов война все равно преследует их, крадется за ними по пятам, словно туман прохладным утром. И тогда как Вибол радовался, что лагерь кхмеров уже близко, его мать, похоже, с каждым шагом все больше теряла уверенность. В это утро она сказала ему, что они, как ей кажется, идут навстречу своей смерти и им нужно двигаться в другом направлении. Когда же она заглянула ему в лицо в ожидании ответа, он кивнул и сказал: значит, дальше он пойдет один.

Вибол верил, что ему на роду написано стать воином, а не рыбаком. Он уже попробовал себя в ремесле отца и преуспел в этом. Но когда пришли чамы, крючки и сети никого не смогли спасти. Чамы несли смерть людям, используя свою силу, используя силу, они избивали его, и точно так же, используя силу, их нужно было выгнать из Ангкора.

Вначале Вибол жаждал мести. Ему ужасно хотелось отомстить за свой народ и за себя самого. Но теперь он готов был драться за будущее, потому что считал, что, если не заставить чамов убраться из Ангкора, его близкие всегда будут бояться того, что ждет их впереди. Они никогда не будут чувствовать себя спокойно в присутствии чамов, как и он. И не только потому, что видел, что они сделали, какие страдания уже причинили. Жить в стране, где господствуют чамы, было все равно что ловить рыбу из лодки, полной змей, — рано или поздно кто-то из них наверняка укусит.

Несмотря на то что Вибол был уверен в правильности и необходимости такого выбора, он сожалел о том, что причиняет боль близким людям. Прак был задумчив и постоянно играл на своей флейте грустные мелодии. Мать суетилась вокруг них обоих, чего не делала с тех пор, как они были детьми. А их отец пытался учиться тому же, чему учился Вибол, — рубить саблей и защищаться щитом. Но отец не был воином. Он всю свою жизнь был терпеливым — сидел в лодке и вглядывался в поверхность воды в поисках какой-либо рыбы. Исходя из того, что Вибол уже знал о методах ведения боя, война подходила для людей быстрых умом и телом. А его отец этими качествами не обладал.

— Дальше я должен идти один, — сказал Вибол уже не в первый раз.

Сория перестала обрабатывать рану на его руке и спросила:

— Зачем ты это говоришь?

— Потому что вы все должны быть вместе. Это я должен уйти, а вы — остаться.

Прак закрыл глаза.

— Ты думаешь, что воды рек так уж отличаются от крови братьев?

— Я…

— Реки связаны. И мы с тобой связаны тоже.

— Но я не хочу вести вас туда, куда вы идти не хотите.

— Не нужно рассказывать мне, чего я хочу, а чего не хочу, — сказал Прак, качая головой. — Ты считаешь, что из-за того, что я не вижу, я не могу помочь? Что я должен просто убежать в джунгли? Так я обуза для тебя, Вибол? Что теперь, когда ты нашел своих героев-воинов, я буду тебя задерживать?

Боран прокашлялся:

— Они говорят, что мы всего в одном дне пути от храма, от наших. Ты не задерживаешь нас, Прак. Ты никогда нас не задерживал, никому даже в голову это не приходило.

— Но все ожидают, что я убегу.

Вибол протянул руку к брату; он сейчас очень жалел, что Прак слепой, и ему ужасно хотелось, чтобы это было не так, но он прятал это желание очень глубоко, потому что брат не должен был его почувствовать.